Муса Мамут - Смалоскип над Кримом.

 

23 червня 1978 р. здійснив акт самоспалення Муса МАМУТ.

У с. Беш-Терек (Донському) Сімферопольського району кримськотатарський громадський активіст Муса Мамут, батько трьох дітей, на знак протесту проти виселення з Криму, у дворі свого будинку, в присутності представників влади та міліції, облив одяг бензином і підпалив себе.

У квітні 1975 року Муса Мамут разом з родиною повернувся з місць депортації до Криму, де придбав будинок у селі Донське. Але у нотаріальному оформленні угоди чоловікові було відмовлено, а згодом проти нього та його родини порушено кримінальну справу через порушення паспортного режиму. Через рік Мусу Мамута було заарештовано, і вже в травні Сімферопольський районний суд приговорив його до двох років ув'язнення в таборі загального режиму, а дружину — до двох років умовно. Відбував покарання у місті Кременчук, що на Полтавщині.

Через декілька місяців по тому був умовно звільнений за сумлінну працю, направлений на вільне поселення.18 липня 1977 року був достроково звільнений та повернувся до власної родини у Донському, проте кримська влада, як і раніше, відмовляла йому у прописці вимагала, аби родина Мамутів залишила межі Кримського півострова. Численні скарги до вищих інстанцій, в тому числі до ЦК КПРС та уряду, не дали жодних результатів.

20 червня 1978 року проти Муси Мамута та його дружини було порушено нову карну справу через порушення паспортного режиму. При оголошенні постанови чоловік заявив, що більше до рук обвинувачувачів він живим не потрапить. 23 червня о 10:30, коли до будинку Мамута прийшов дільничий інспектор, аби доправити його до слідчого, Муса облив себе бензином та підпалив.

28 червня Муса Мамут помер від отриманих опіків у міській лікарні Сімферополя. До останньої секунди життя він перебував у повній свідомості та заявив, що не розкаюється у вчиненому і зробив це на знак протесту проти нехтування правами кримських татар. Подвиг Муси Мамута став символом боротьби кримських татар за повернення до Криму.

Поет-дисидент та правозахисник Григорій Александров присвятив Мусі Мамуту поему «Факел над Крымом».

Мовою орігіналу:

ФАКЕЛ НАД КРЫМОМ

Все, о чем рассказано в поэме – только правда.
Имена, события и даты не изменены – документально достоверны.
Автор

СПОКОЕН Я, В БЕССМЕРТЬЕ УХОЖУ.

ВОСПОМИНАНИЕ

Не сон кошмарный мне приснился,
А правда страшная из памяти всплыла.

Жила легенда в старину
О птице Феникс,
Что она,
Сгорая на костре – не умирала,
Из пепла возрождалась вновь
И вновь любила и страдала.

А сокровенный смысл сказания – такой:
Кто сжег себя своей рукой
Во имя правды, чистой и святой,
Тот в памяти людской
Навек останется живой.

Год семьдесят восьмой.
Июнь.
День – двадцать третий.
Муса проснулся на рассвете.
Спокойно спят жена и дети,
И был бы рад уснуть,
Душой усталой отдохнуть.
Но мысли грустные гнетут,
Терзают, мучают и жгут.

Давно минувшие года.
Их не забудешь никогда!
Толпятся в памяти, бегут,
То сердце ранят, то зовут.
Из бездны вечности суровой
Тень прошлого с собой ведут.
Они воскресли к жизни новой,
Как совести правдивый суд.
И будят в нем воспоминанья
О черных днях, о днях страданий.

Ему тринадцать лет…
Кровавый встал в тот день рассвет –
День восемнадцатого мая.
Над крымскою землей насильником шагает
Сорок четвертый ненавистный год.
Голодной смертью угpoжaeт,
Народ с родной земли сгоняет,
На ссылку, в чуждый край ведет.

Крик конвоиров – палачей:
“Прибавить шаг! Скорей!! Скорей!!!”
Стон, слезы женщин, плач детей…
Их бьют и гонят, как зверей.

Идут старухи дряхлые – толпой…
Вот – мать с ребенком. Рядом с ней
Бредет парнишка молодой,
Красивый, стройный… Он слепой.

Он потерял глаза в бою,
Отдал за Родину свою.
За тяжкий подвиг награжден:
Отчизны навсегда лишен.
И он, как весь его народ,
На ссылку подлую идет.

Дни катятся, как струйки ручейка.
Минуют месяцы, года.
Боль сердца, тяжкая тоска
В его душе живут всегда.
Они то плачут, то зовут:
“Вернись к земле родной, Мамут.
Ты в сердце обретешь покой.
Без матери ребенок милый -
Судьбой забытый сирота.
Мать без детей – глядит в могилу,
А Родина без сыновей – мертва”.

Отчизну отняли и дом,
Поруганы могилы предков,
Но спят они, не ведая о том,
Сном долгим, безмятежным, крепким.

Им снятся крымские долины,
Свободные, как разум вдохновенный,
Сады любимые и древних гор вершины,
И грохот моря дерзновенный.

И люди смелые, могучие, родные,
Счастливые, как первый смех ребенка…
А солнечные блики золотые
Играют нежно на щеках девчонки…

Не верьте лживым сновиденьям,
Проснитесь и вокруг взгляните,
Зовите внуков, сыновей зовите!
Их нет. Весь ваш народ
Вдали от Родины живет.

Муса изгнанником бесправным
Жил много лет в чужом краю…
Пойдет ли он на бой неравный,
На смертный бой, за Родину свою?
Где сыновья твои, Отчизна?
Они забыли лучезарный Крым?
Душой смирились и простились с ним
За годы подневольной жизни?
А может, им и мать свою не жаль?
Не верю!!!
А жить зачем, как загнанному зверю,
Тая в душе о Родине печаль?!

– Я еду в Крым! – решил Муса.
– В Крыму тебя не ждут,
Поедешь – быть беде.
– Какой?
– Да отдадут под суд.
– Но люди и в тюрьме не умирают.
– Ты прав. Живут… Вернее прозябают…
А как жена и дети?
– Я за семью один в ответе,
Пред совестью, народом и отчизной.
И хоть детей люблю я больше жизни,
Не верю я властям.
Не стану ждать,
Пока решат они
Нам Родину отдать.
Когда-нибудь народ мой проклянет
Тех, кто из страха здесь живет.

– А если ссылка и тюрьма,
Мученье, голод, смерть сама
Преградой встанут на пути?
– Я буду до конца идти.

ЖИЗНЬ НА РОДИНЕ

Отчизна милая! В родимый край отцов
Вернулся сын твой из чужбины,
Так почему же свора наглецов
Велит ему землю свою покинуть?!

Не зная отдыха, покоя,
Год с лишним он прожил в Крыму
В селенье Беш-Терек (по-новому – Донское),
Но где найдется человек,
Который скажет, почему
Названье у села такое?
И почему Мусе грозят
То ссылкой, то тюрьмой?
– Геть звидсиля! – в лицо ему кричат,–
Тикай к себе домой!
– Я не уйду.

Здесь – дом родной.
– Ах, так? Ну, ладно! Мы с тобой
Поговорим теперь иначе.
– А как?
– Да срок дадим, в тюрьму упрячем?
Ты сдохнешь там! Мы не заплачем.
– В тюрьму посадите? За что?
– Не знаешь?
– Нет.
– Тогда запомни наш ответ:
У вас отсюда две дороги:
Одна – прямесенько в тюрьму.
Другая… рвите без оглядки,
Да так, щоб засверкали пятки…
– Но в чем вина моя?
– В Крыму живешь, татарин крымский.
Будь ты казанский, иль уфимский,
Спокойно спал бы, ел и пил,
Трудился б и детей растил.
А крымским места нет в Крыму,
Тикай пошвидче, иль в тюрьму…

Ему – бежать? Зачем? Куда?
Он не покинет никогда
Любимую страну отцов.
Пускай же кучка подлецов,
Его терзает и казнит,
Но совесть, совесть не велит
Оставить Крым на поруганье
В час бед, суровых испытаний
Тому, кто отнял у народа
Отчизну, милую свободу.
Кто о правах людей кричит,
А сам – Шемякин суд творит.
И топчет Крым благословенный,
И воздух отравил священный

Есть у Мусы одно желанье,
Мечта заветная – страданье
За братьев по крови принять.
Сквозь строй тяжелых испытаний
Муса бестрепетно пройдет.
И тот, кто любит свой народ,
Не дрогнув, на костер взойдет.

СУД И НЕВОЛЯ

Где суд, там и неправда.
(Пословица)

Свершилось. День суда настал.
Три конвоира в суд ведут Мусу.
Но разве это суд?
Год семьдесят шестой.
Двадцатый век.
Какой же честный человек
Осмелится назвать судилище кривое,
Что лижет ноги высшей власти,
Неправедное, смрадное, срамное,
Судом – без гнева и пристрастья?!

Багровый тучный прокурор
В Мусу швыряет грязь и сор,
Судья – помои льет и ложь,
Друзья – водой не разольешь.

У них вчера был разговор –
Там наверху. Им подсказали:
“– Мамута треба засудить,
Щоб крымчаки, злякавшись, убежали”.

– Преступник он! Прощенья нет!
– Рычит, плюется прокурор, –
Жил без прописки столько лет!
В Крыму! А потому
Он заслужил суровый приговор,
Не для таких, как он, свобода.
– Я суд прошу татарина Мусу
В колонию отправить на два года.
Мы слышали, что восемь раз
Преступник получал отказ,
Когда пытался прописаться.
А вывод сделаем один:
Советский честный гражданин
Не смел бы спорить с сельсоветом,
Послушно бы покинул Крым.
Мамут осмелился остаться.
За преступление своё
Свободой должен рассчитаться!

Окончен суд. Зачитан приговор.
Будь он бандит, насильник, вор,
Его б, наверное, простили,
Иль на поруки отпустили.

Мусу никак нельзя простить!
Как смел на Родине он жить?!
Татарин крымский – жил в Крыму!
В тюрьму его! В тюрьму!! В тюрьму!!!

В неволе дни едва ползут,
Час каждый тянется, как век,
Все испытал Муса Мамут
За то, что он не скот,
А Человек.

Плетутся мрачной чередой
Недели – длинные, как вой
Волка, голодного и злого.
Подъем, проверка и отбой,
Кричит, ругается конвой…

Так каждый день одно и то же,
И первый день, и день второй
Не различишь. Они похожи,
Как две песчинки меж собой.
Застыло время, как вода
Болот стоячих, ядовитых,
Гнилою слизью сплошь покрытых.
В неволе жизнь у всех одна,
Знать, выпала горькая доля
Испить эту чашу до дна.

ГОНЕНЬЯ

И злые люди земли и дом
У него отняли,
И надругались над ним и
Детьми его.

Срок миновал.
Муса пришел домой,
Усталый, бледный и больной.
Как радостно заплакала жена!
Наперебой заговорили дети…
Муса не слышит слов
В счастливые минуты эти.

Он всем и все простить готов,
С родной семьей он ждал свиданья
Со дня печального прощанья.
В час светлой и желанной встречи
Забыл о муках и страданьях,
О днях тяжелых испытаний.

Но редко радость у людей
Гостит одна.
Как тени, следуют за ней
Печаль и горе,
Ими жизнь полна.

“Вот и вернулся я домой…
Но почему цветущий сад
Зарос колючкой и травой?
Совсем недавно, год назад,
Когда в неволю угоняли,
Здесь зрел янтарный виноград,
И птицы ягоды клевали,
Был двор ухоженный, большой.
Теперь, как кладбище, пустой…
Поговорю-ка я с женой…

Из-под опущенных бровей
В ее лицо взглянул пытливо,
Вздохнул. И, наклонившись к ней,
Заговорил неторопливо:
– Сказать по правде, я устал с дороги.
– Еще бы не устать… Разуйся, отдохни,
Я теплою водой помою тебе ноги…
– Потом. Успеется… Все пустяки…
Как жили без меня? Не обижали?
– Как всех… Мы по тебе скучали…
Что было, то прошло.
– Не голодали?
– Мы прошлым летом всей семьей
Цветы, шиповник собирали,
Кормились ими…
– Продавали?
– А что же нам сидеть, без дела?
– Вы мне об этом не писали.
– Зачем? Тревожить не хотела.
Когда б я в письмах рассказала,
Что довелось нам пережить…–
Жена угрюмо замолчала.
– Скажи.
– Не стоит говорить…
Я здесь мерзавцев столько повидала,
К чему весь мусор ворошить?
– Нам друг от друга нечего таить.
Ты промолчишь – другие скажут.
– Ты знаешь, вместе нас судили.
Меня, как мать троих детей,
Условно к двум годам приговорили.
А вот потом… Стыда нет у людей!
“Вы дом купили, вас не прописали, –
Мне в сельсовете говорят, –
Продажу дома мы не оформляли, –
А потому ваш двор изъят”. –
Тогда и сад у нас отняли,
Чем хочешь, тем корми ребят,
Как будто в душу наплевали…
Мы всей семьей растили виноград…
Они наш дворик распахали,
Сломали лозы и велят,
Чтоб мы отсюда уезжали.
Я по-хорошему просила,
Чтоб нам пожить спокойно дали…
Куда я только не ходила!
Везде и всюду отвечали:
“Не можем взять вас на работу…”
“Нельзя оформить куплю дома…”
“Придите завтра. Нет, в субботу…”
Пришла в субботу – “Нет приема!” –
Диляре паспорт не дают.
Кричат: “Пошла отсюда прочь!”
Грозят отдать ее под суд.
В чем виновата наша дочь?!
Начальником милиции теперь
Майор Денисов. Лютый зверь!
Не стал и слушать. Выставил за дверь.
Инспектор Васин, что в райисполкоме,
Гадюка скользкая. Письмом мне отвечал:
“Я не могу вам разрешить жить в доме.
Семья большая – домик мал”.
А в сельсовете каждый день твердят:
“За непрописку вас осудим”. –
– Так пропишите. – “Не оформлен акт”. –
Прошу оформить. – “Оформлять не будем!”
Вчера пошла я в сельсовет
И знаешь, что мне говорят?
Сам председатель дал ответ:
“Тикайте в Азию назад.
Такой последний мой совет.
Другого не было и нет!
Загоним в лагерь иль в тюрьму,
Но вам, татарам крымским то есть,
Не доведется жить в Крыму.
Об этом – я побеспокоюсь!”
Да если б только он один…
Тогда б и горя было мало.
Кругом кричат: “Покиньте Крым!”
Невмочь терпеть, – Я так устала.
Я – женщина. Я – мать. Твоя жена.
Ты хочешь, чтобы правду я сказала?
– Скажи.
– Тут гонят всех. Я не одна.
Но я… Я веру потеряла.
– Во что?
– Да в то, что здесь мы будем жить.
Нас гнали с самого начала.
Не видно этому конца. Мне не забыть.
Как мучили тебя. И снова будут…

Замолчала.
– Стерплю.
– И я. Муса, стерплю.
С тобой прожили двадцать лет,
Я слез и жалоб – не люблю.
Но дети… Дети… Мочи нет…
Дочь по милициям таскают
– “Сидит отец – тебе сидеть!”
Мне ежедневно угрожают…
За что же дочь должна терпеть?
Согласна я идти в тюрьму.
С тобою вместе – хоть в могилу.
Ты скажешь мне: “Умри” – умру,
Есть силы у меня, мой милый!
– И мне не страшно умереть,
Здесь тысячи и тысячи страдают…
– Но я… Я не могу глядеть,
Как дочерей моих терзают.
– Так что ж нам делать, Зекие?
Где выход?
– Я сама не знаю. С чего начать…
Но нету, нету сил молчать.
– Потише, Зекие. Зачем кричать?
– Но я скажу, скажу как мать…
Отсюда надо нам бежать!
– Куда?
– Мы жили раньше в Янги-Юле.
Там дети наши родились… –
Сжал кулаки Муса. Глаза сверкнули
И кровью алой налились.
– Муса! Опомнись! Что с тобой?!
Прошу, послушай! Не сердись…
– Нет, выслушай меня. Садись.
Не стой передо мной…
Спокоен я.
Жизнь для меня – моя семья.
Живу для вас, вы – для меня…
Я не умею говорить.
Слова впустую не бросаю.
Не стану я тебя бранить.
Но как отец предупреждаю:
Уедешь – не останусь я один.
Нас будет двое – я и Крым.
А вместе с ним и я не одинок,
Он – дерево, а я – его листок.
Уйдут и дети – ваша воля,
Идите – только без меня.
Я не держу вас, не неволю,
Не жалуюсь и на злую долю,
Но Крым – дороже, чем семья,
Чем жизнь постылая моя.
Живой – я не расстанусь с Крымом,
Он станет мне тобой и матерью любимой.
– Прости меня, Муса. Прости!
За злое слово, что сорвалось,
Хотела душу отвести.
Не за себя я, за детей боялась.
С тобою рядом – не боюсь!
Забудь, что было между нами,
Собою и детьми клянусь… –
Глаза жены наполнились слезами. –
От Родины – вовек не отрекусь!
Я с Родиной!
– Земля родная с нами! –
Муса влюбленными глазами,
Как мальчик, на жену взглянул,
И руки сильные, мужские
К ней робко, нежно протянул.

УГРОЗА

Ты поругана, Родина-мать!
Где же сыну защиту и
Правду искать?!

Давно был этот разговор.
Почти что год прошел с тех пор,
Муса пока живет в Крыму.
Но сколько суждено ему
Прожить на Родине?
Когда опять в тюрьму?

Год семьдесят восьмой.
Июнь. Двадцатый день.
Нависла над Мусой
Неволи близкой тень.
Его сегодня пригласили
В милицию, в отдельный кабинет,
И там Мусу предупредили,
Как говорят французы, тет-а-тет.

– Мамут! Упрямый ты, как пень!
С тобою говорить мне лень,
В последний раз предупреждаю,
Что жить в Крыму я запрещаю
Тебе и всей твоей семье.
Мне надоели поученья,
Но разъясню, зачем позвал:
Жить без прописки – преступленье,
А я тебя не прописал.
Мы много раз вам предлагали
“Покиньте Крым”, а вы – не понимали,
Когда добром предупреждали…
Теперь пеняйте на себя,
Я жду ответа от тебя.
Ты – тунеядцем здесь живешь,
Никак работу не найдешь.
– Я двадцать раз ходил сюда.
Просил работу – вы не дали
В прописке – тоже отказали…
– Приди хоть сто – один ответ:
Прописки не было и нет!
И никогда для вас не будет
Тебя с женою вновь осудим.
Вот дело уголовное – смотри,
Мы с вами нянчиться не будем.
Ты передай своей жене,
Сидеть с тобой и ей в тюрьме,
Дадут обоим по два года…
Вам что – не дорога свобода?
Теперь не ждите снисхожденья,
Весь срок придется отсидеть:
Повторное за вами преступление,
Пойдете в лагерь песни петь,
Юнуса – в интернат возьмем,
Диляру – в ссылку вслед за вами,
А к Сабрие ключи найдем…
– Живым не дамся в руки вам…
– Кому грозить задумал? Нам?!
Мы не таких, бывало, брали,
И не таким рога ломали!
Иди, пока гуляй, Мамут,
Тебя с женой ждет скорый суд.
– Я не пугаю. Говорю…
Я на костре скорей сгорю…
– Стращать меня?! Благодарю
За хохмочку веселую твою.
Сожжешь себя – я дело прекращу,
Твой труп – на волю отпущу.
Статья шестая, есть такая,
А пункт восьмой – я кодекс знаю,
Вот он, лежит передо мной.
А может, ты сгоришь с женой?
Зачем ей жить несчастною вдовой?
Но если не сгорит она,
Сожрет баланды бочек сто до дна!

ТРЕТИЙ ПУТЬ

Пройду по третьему,
Последнему пути,
С него мне не дано сойти.

Перед Мусою – два пути.
Один вел прямо на чужбину,
Второй – в тюрьму. Куда ж идти?
“Нет, Крым родимый не покину,
А испугаюсь и уеду,
Они одержат легкую победу,
А я оставлю Родину в беде.
Что будет думать Зекие?
Как посмотрю в глаза родные
Диляры, сына, Сабрие?
И в сердце совесть постучится,
Чем от нее мне откупиться?
Что я скажу ей о себе?
От мук души – спасенья нет нигде.
Я убегу.
И вслед за мной
Потянутся другие, кто с семьей.
Уедут все, по свету разбредутся.
Потом зови – не отзовутся,
И через сто лет не вернутся.
Идти в тюрьму? А как же Зекие,
Юнус, Диляра, Сабрие?
Кто им поможет? Как и где
И у кого жить будут дети?
Кто приютит на этом мрачном свете?
Им жизнь испортят. Их сомнут.
Им не простят, что их отец Мамут
И мать в неволю горькую идут.
Но по приказу свыше не бегут.
Как эти тяжкие мученья
Их души юные снесут?
Надломятся? Иль, как былинки в поле,
Завянут, пожелтеют и умрут.
А дальше? Что мне дальше ждать?
Срок отсижу и новый срок дадут…
И так, по тюрьмам будут гнать
До той поры, пока убьют,
Или заставят убежать.
Но жить в Крыму мне не дадут;
Они – умеют принуждать.
По двум дорогам не пойду,
Ни на чужбину, ни в тюрьму.
Есть третий путь.
Последний.
Роковой.
Путь мук. Путь смерти огневой.
Давно втайне храню бензин…
И не могу покинуть Крым,
Нельзя идти в тюрьму.
Но можно умереть. Уйти во тьму…
Жизнь людям, Родине отдать.

Да! За народ я должен пострадать.
И мне на избранном пути
Никто не смеет помешать.
Я раньше думал только о семье,
О дочерях, о сыне, о жене.
Но разве Родина – одна моя семья?
И у других есть внуки, сыновья…
И до каких же пор молчать?!
Пора! Давно пора сказать:
“Довольно наш народ терзать!”

Мы много жалоб написали,
Правительству, Верховному Совету,
И долго ждали их ответа,
Как темной ночью ждут рассвета.
Потом Указ нам сочинили:
“Поскольку в Азии вы жили
И там детей своих растили,
Пускай и дальше ваш народ
На ссылке, в Азии живет”.

Правитель Крым нам не вернет,
От горьких жалоб отмахнется,
Над словом правды – посмеется,
И наш отверженный народ
Вверху защиты не найдет.
Да, бесполезно говорить
Тому, кто не дает ответ,
Бессмысленно колодец рыть
Там, где воды под почвой нет.

Нам нужно дело, только дело,
Чтоб сердце яростью кипело,
Народ на бой позвало смело…

Крым – без народа проживет.
Народ без Родины – умрет!
Что я смогу? На что способен я?
Давно в лесу я видел муравья,
Он не один был. Целая семья.
К вершине дерева ползли.
Примерно в рост мой от земли
Два черных пояса смолы
Обвили ствол, на их пути легли.

Смотрю я… Первый муравей
В смолу полез – и умер в ней.
За ним – второй, четвертый, пятый
Пошли на смерть к смоле проклятой.
Не меньше сотни – видел сам,
Ползли вперед и умирали,
Идущим сзади муравьям
Тропинку к цели проторяли.

По трупам муравьи прошли.
Погибших, сотни две иль три,
Они в своих рядах не досчитались,
Но на вершину тысячи взобрались.
А там, внизу, трава горела…
Огонь угас – живыми все остались.
Их спас от смерти – первый,
Самый смелый.

Вершина наша – Крым.
Смола – преграда перед ним.
И если первый не продолжит путь,
В густой смоле не задохнется,
Навек о Родине забудь,
Мой внук. Сюда он не вернется.
Но я погибну… И тогда
Пойдут за мною и другие…
Не на костер. Придут сюда,
Где спят в могиле вечным сном
Отцы и матери родные,
Где жили предки. И потом,
Когда пройдет немало лет,
Потомки здесь увидят свет.
Без Родины – нам жизни нет.
А я? Сил хватит у меня?
Из жизни все уйдет. Уйду и я…
Костер и боль меня страшат,
Живым сгорю, живым узнаю ад…
Но я пойду. Дороги нет назад.
Иду на смерть за свой народ,
Пусть вечно он в Крыму живет.

НАКАНУНЕ.

С жизнью прощаясь, кто же решится
Горькую правду сказать,
Сил недостанет близким открыться:
Завтра ему умирать.

Пришел палач, чтоб взять его
И увести на скорую расправу.

Июнь. Четверг. Число – двадцать второе.
Год тот же – семьдесят восьмой.
Сегодня в комнате их двое –
Муса и Зекие, спят дети за стеной,
А он решил поговорить с женой.

Муса полуоткрыл окно.
Ночь. Не подслушает никто,
Заснуло мертвым сном село.
Прохладный нежный ветерок
В лицо дохнул, и, словно голубок,
Вспорхнул и улетел.
У ветра путь далек,
Он землю облетит и все увидит,
Одарит добрых, злых обидит.

Спокойно, не спеша Муса сказал жене:
– Диляра взрослая, растет и Сабрие,
и скоро встанет на ноги она.
А года через три Юнус найдет работу,
И будет меньше у тебя заботы…
А если ты останешься одна,
Поднимешь без меня детей?
– Как без меня? – встревожилась жена, –
Уйдешь от нас?! – Я – не злодей.
По доброй воле не оставлю
Жену и сына, дочерей…
Но может всякое случиться…
Спросил – ответь. Не надо торопиться.
Обдумай. Взвесь. Я подожду.
– В тюрьму с тобою я пойду.
Но если не возьмут меня…
Мы год прожили без тебя.
Еще два года проживем,
Я – ждать умею. Подождем.
– А если некого и ждать?
– Ты что ж, надумал умирать?
– Что впереди – никто не знает,
Аллах судьбой располагает…
С детьми управишься одна?
– Мне страшно. Я – твоя жена.
Скажи Муса, меня не мучай…
– Я так спросил. На всякий случай.
– Муса! Прошу тебя открыться,
– Задумал что – скажи жене…
– Поверь на слово, Зекие,
– Сегодня не могу сказать,
Но коль нам суждено проститься,
В чем провинился я – забудь.
Не помни зла, детям опорой будь.
Час поздний. Время отдохнуть.

И больше ей ни слова не сказал,
На все ее тревожные вопросы
Муса не отвечал. Он два часа лежал
Без сна. Под утро задремал.
Проснулся на заре,
Холодною водой умылся во дворе
И в чистой свежей тишине
Остался с прошлым он наедине.

Он книгу жизни медленно читал,
Залитую кровавыми слезами,
Ее народ отверженный создал
В неволе долгими годами.
И не простым пером она писалась,
А трупами погибших сыновей,
В ней каждая страница кровью обагрялась,
И буква каждая дышала смертью в ней.
“Сегодня будут брать меня, -
Вчера сказали… Не возьмут!
На их проклятый, подлый суд
Меня живым не приведут”.
Жена проснулась и хлопочет,
Позвала завтракать его.
– Ты хоть уснул сегодня ночью?
– Уснул. – Не ешь ты ничего…
– Готовлю плохо? – Зекие на мужа
– Пристально взглянула.
– Глубоко, горестно вздохнула,–
– Цветы пойдешь ли собирать?
– Устал. Хочу сегодня спать.

Жена и дочери ушли,
Вернутся к вечеру они.
Муса и сын остались дома.
«За мной, наверное, придет
Сопрыкин, старый мой знакомый.
Не одного он посадил.
Вчера меня предупредил,
Чтоб никуда не уходил
Из дома, Что же… Буду ждать
Но им меня не просто взять”.
– Юнус, милиция придет,
Скажи, нет дома никого.
– Сопрыкин все равно найдет.
– А ты ему: “Не знаю ничего”,
Понял, как надо отвечать?
– Понял, баба.
– Я лягу спать.
Сквозь сон услышал голоса:
– Куда же мог уйти Муса?
– Я вам еще раз объясняю,
– Вернется папа, спросите его,
– Куда ходил, а я не знаю.
– Так прямо и не знаешь ничего?
– Я сам сыщу папашу твоего
– Я в дом вас не пущу…
– У-у-у, татарчонок. Прочь с дороги!

Кому сказал?! Не лезь под ноги!
– Куда идете вы без спроса?
– Не сметь мне задавать вопросы!
Ты раскудыкался, кудыкин,
Я, старший лейтенант Сопрыкин,
Иду туда, куда мне надо,
Из-под земли достану гада,
Папашу твоего Мусу Мамута…
А вот и он. Искал одну минуту.
Вставай, Мамут. Я – за тобой.
Оденься и пойдешь со мной.
– Куда?
– В милицию, конечно. Не на курорт,
Мой друг сердечный.
Меня послал сам прокурор,
С тобой поговорить желает.
– Я не пойду. Ты врешь!
– Пойдешь, Мамут, пойдешь.
– Уйди из дома.
– Не уйду.
Нет прокурора – ты домой придешь,
А, не пойдешь, на помощь позову
Дружинников. Тебя мы свяжем,
Я на коляске мигом отвезу.
Не лезь в бутылку. Мы накажем!
– Хорошо. Я оденусь сейчас,
У калитки меня подожди.
– Ждать не стану тебя целый час,
Поскорее, Мамут, выходи.

МОЛИТВА

С последней молитвой
Предсмертною битвой,
Пред тем, как в могилу сойти,
Сказал он Творцу и Земле, и народу
Заветное слово “Прости”

Темнее ночи светлый день,
Печали безысходной тень
Лохматой лапой горло сжала,
На сердце – глыбою легла,
Лицо – волчицей искусала,
В душе – змеею проползла.
Муса идет в последний путь,
Ему хотелось заглянуть
В грядущее далеких дней,
Увидеть жизнь своих детей.
“Сиротами останутся дети,
Горько жить без отца им на свете,
Трудно будет поднять их жене,
Я уйду, и не вспомнит никто обо мне”.
– Вспомнят, вспомнят! –
Ответили крымские горы.
– Не забудем и мы, –
Зашумели степные просторы.
– Вспомню я! Мои быстрые, синие волны
Пропоют тебе песнь в море ласковом Черном,
Эту песню, рожденную мной в бездне вод,
Тебе вольное Черное море споет,
И мой брат – голубой небосвод.
– Вспомню я, –
Прошептал тихий, ласковый ветер, –
О тебе – я легенду сложу на рассвете.
Мать расскажет ее милым детям своим,
Дети – внукам, и будешь ты ими любим.
Все ближе смерть. Муса идёт.
А мысль его летит вперед,
Он думал: “Может, мой народ
И сын, когда он подрастет,
Увидев Родину свободной,
Впервые радостно вздохнет.
Да это будет! А теперь –
Затравлен я, как дикий зверь,
Людскою злобою гоним,
Из жизни ухожу.
Прости, прощай, мой милый Крым,
Да будешь ты в веках храним,
Сегодня за твою судьбу
На муку смертную иду”.

Он мог вернуться. Нет, нельзя.
В слезах лежит земля родная,
Истерзана – от края и до края.
Кто защитит ее?
И кто отдаст ей душу?
Ту душу, что горит и не сгорает,
Зовет набатом к новой жизни
И нежностью полна к Отчизне.
Чья ярость и чей гнев прольется,
Из чаши мщенья?
Чтоб захлебнулись в них все те,
Кто над людьми творит глумленье.
Осталось два шага,
Муса встал у порога
Пристройки, где хранил бензин,
Его покинули сомненья и тревога?
Нет никого. Он – здесь один.
Душа и сердце чужды страха,
Умрет он – с именем Аллаха.
Земле и дому поклонился,
И с просветленною душой
Он к небу взглядом обратился.

С глубокой верою святой
Аллаху жарко помолился:
“Ты жизнь мне даровал, Творец,
Сегодня этот дар
Я возвращу тебе.
Не осуди меня, Отец,
Возьми его себе.
За смерть мою не осуди,
Не осуди за муки,
В свои всеблагостные руки
Прими свой дар, прими.
На встречу страшную иду,
Предстану пред Тобой.
Будь милостив к душе моей
Согрей ее и пожалей,
Прости и успокой.”

О ЧЕМ ПРОСИЛА ЖИЗНЬ

Сказала королева умирая:
“За жизни час я царство подарю”,
Его же жизнь, впервые умоляя,
Просила пощадить ее саму.

Он сделал шаг. Второй. Нагнулся.
Поднял бачок бензина над собой.
Мгновенье задержал над головой…
Одно неуловимое движение –
Он весь облит бензином, как водой.
И льется смерть,
На грудь, лицо, одежду…
У жизни вырвана
Последняя надежда.
Что ждет его в конце дороги?
Глубокий, непробудный сон,
Без сновидений, радости, тревоги?
Нет! За безмолвным могильным порогом
Уйдет по неведомым людям дорогам
В страну, где достойных и добрых немало.
На крыльях бессмертья над миром взлетит,
Средь звезд его сердце, как солнце, горит.

И вдруг… Муса застыл на миг…
Он слышит голос. Чей–то крик…
Из глубины живого тела
Кричала жизнь ему,
Жизнь, уходящая во тьму.

Она металась и скорбела,
Тоскою смертной сотрясала тело,
Как песнь прощальная ее мольба летела:
– Я так боюсь огня,
Мне страшно, тягостно и больно,
Помилуй, сохрани меня.

С грядущим днем дай повстречаться,
С цветущим садом роз,
И солнцем дай полюбоваться,
Услышать песню звезд.
Я с небом не могу расстаться,
С землей в цвету, с сияньем дня,
Позволь хоть день, хоть час остаться,
Одна я у тебя.
Дай полной грудью надышаться,
Не жарким пламенем огня,
А ветром ночи, нежным и душистым,
И теплым ароматом дня.
Ты мне мгновенье подари,
Оставь меня, не тронь,
Порадуюсь я до зари,
Забуду про огонь.

Настанет время нам расстаться,
Я вспомню ясную зарю,
И в день последний, в день печальный,
За все тебя благославлю.
Что ж ты молчишь, хозяин мой?
Вернись в наш мир, холодный и жестокий,
Для правды и добра чужой,
Из слез в нем много рек глубоких.
Но в нем есть дом, твой дом родной.
Там ты детей своих оставил
С любящей преданной женой…
Или не страшит тебя, не жжет
Ее прощальная слеза?
Твое лицо, глаза и руки
Огонь безжалостный сожрет.

Труп обгоревший смерть возьмет,
Она, как зверь, добычу ждет.
Тебе не жаль усталых рук?
Избавь себя от скорбных мук. –
Молила жизнь. Стонало тело.
Но ярче солнца в нем горело
Одно всесильное желанье
Принять за Родину страданье.
Кто сердце отдает народу,
Без слез, без жалобы умрет,
За братьев и за их свободу
Без страха на костер взойдет.
Муса стоит, не шелохнулся.
Секунда. Две. Четыре. Пять.
Вздохнул глубоко. Оглянулся:
Не время ждать!

Твой звездный час пришел.
Отсчитаны минуты,
Они не повернутся вспять,
Есть время жить и время умирать.
Тебе ж, избраннику Аллаха,
Пора пришла великий дар отдать,

Вернуть Создателю Вселенной
Дар жизни, чистый и бесценный.
Свершилось! Время наступило
Уйти из мира, чтоб опять
Воскреснуть. В вечности родиться.
И никогда не умирать.

СВЕРШЕНИЕ

Вся жизнь его – пролог
К последнему мгновенью
В неотвратимый час,
Час грозный, роковой,
Исполнил он недрогнувшей рукой
Веленье совести и клятву,
Что дал перед родной, землей.

Он вышел во двор.
Десять тридцать утра.
Июньское небо от туч потемнело,
Зеленой волной всколыхнулась трава,
И розы шептались тревожно, несмело.
– Куда вы? – спросил неожиданно сын.
Чуть дрогнули руки, лицо побледнело.
Остался он с сыном один на один
В минуту, когда смерть в глаза поглядела.

Мучительно больно, и горько, и сладко
В последний раз голос услышать родной.
– Я скоро вернусь,– оглянулся украдкой,
Иди-ка, сынуля, домой.
– Вы – мокрый, баба! Почему?! Почему?!
Скажите… Не маленький… Я все пойму –
Муса отвернулся, Муса промолчал…
А сын содрогнулся, в слезах захлебнулся:
Он спички в руках у отца увидал.

– Домой! И ни слова! –
Под взглядом суровым
Глаза опустил, замолчал.
Но голос отца,
Отчужденный и хриплый,
Сыновьему сердцу всю правду сказал.
– Нет! Я не уйду! Вы – сожжете себя!
– Иди! Не мешай… И молчи!… Никому!…–
Но сын его – рядом шагал.–
Уйди же, Юнус, и мне сердце не рви.
Ты слышишь?! Тебе я сказал! –
Юнус от отца на два шага отстал,
А рядом с калиткой Сопрыкин стоял.

Три роковых и последних шага,
Последнего в жизни пути.
Скрестились тесные дороги,
От славной смерти не уйти
Мусе. Он на пороге вечности стоит,
Отныне страж его покрыт
Бесчестьем и позором.
– Поторопись, мужик сердитый,
На встречу с прокурором.
– Тебе – живым не дамся в руки,

И мертвым не возьмешь!
– Мне – приказали тебя взять,
И ты со мной пойдешь.–
Сопрыкин сладко потянулся,
Гнилую пасть открыл,
Зевнул, как взвыл, и – отвернулся…
Сломалась спичка. Есть другая.
Быть может сила – добрая иль злая –
А может, жизнь, сама себя спасая,
Мусу остановить хотели,
И спички гасли, не горели.

Вторая спичка не зажглась.
Сопрыкин, весело смеясь,
Глядел на коробок Мусы.
Собой любуясь и гордясь,
Крутил невзрачные усы.
Вспыхнул огонь,
Желтоватый и крохотный.
Дунь – и погаснет
Послушно, безропотно,
Но не затопчешь его!

Долго могучая сила таилась,
В яростном пламени – вновь возродилась,
Равной ей – нет ничего!
Сопрыкин, взвизгнув, побежал,
Увидев сноп огня живого.
Убогим разумом не ждал
Свершенья подвига такого.
Муса идет. Муса горит.
Сопрыкин, хрюкая, бежит,
Забыв о милицейской чести,
Как заяц мчался – метров двести.
А языки огня – живое тело жгут,
Муса творит свой страшный суд
Над миром извергов. Зверей.
Отныне и вовек ничей
Продажный лживый голос
Не оправдает палачей.
А гнев и ненависть людей
Падет на них!
К столбу бесчестия прикует
Суровый стих.

Как псы смердящие живут,
Как погань гнусная, уйдут
Из нашей жизни.
Их с омерзеньем проклянут
И на чужбине, и в Отчизне.
Так будет. Да свершится суд!

Бегут и плачут, и кричат
Соседи, близкие, родные…
Но поздно! Поздно, дорогие…
Кто жил в огне одно мгновенье,
Никто в наш мир не возвратит.
Могучее и злое пламя
Смерть беспощадную таит.
Бессильны люди даровать спасенье,
И не помогут слезы и моленья.

Вот кто-то подбежал к нему,
Палас на голову накинул,
А бешенный огонь – неумолимый –
Дохнул в лицо и в горло хлынул,
И словно сразу душу вынул,
И на один короткий миг
Из сердца вырвал хриплый крик…

Он умирал. Он задыхался.
В крови соленой искупался
Прокушенный язык. Сын догадался
Открыть лицо отца. И он увидел
Лицо живого мертвеца.
– В больницу! Может быть, спасут?!
Людей скорбящих вереница,
Понурив головы, идут.
Как ока ясную зеницу,
Они Мамута берегут.
Любовно, нежно, со слезами
К машине на руках несут.

МУСА И 3ЕКИЕ

В день предпоследний,
Перед дорогой скорбной,
Дальней
Наедине с женой
Мамут остался.
С детьми, с Отчизной и с собой
Душой и сердцем попрощался.

Больница. День четвертый. Вечереет.
Муса молчит, жена не смеет
Покой его нарушить.
Она готова вновь обрушить
Проклятья тем, кто вырвал у детей
Отца. Кто виноват пред ними
И пред ней.

С трудом она глотает слезы,
В душе ее и плачут, и кричат
Обида, ненависть, угрозы.
Смерть им!
Убийцам подлым мужа!
Он детям, мне и людям нужен.
За что убили вы его?!
Зачем толкнули на сожженье?!
Ни от меня, ни от детей
ВЫ – не получите прощенья!

Вы те – кто Родину отнял.
Вы те – кто мирный мой народ
На ссылку под конвоем гнал.
Вы те – кто судьям приказал
Мусу травить, лишить свободы.
Вы те – кто мучил и терзал
Его не день, а месяцы и годы
За то, что землю не покинул
И сердце ей свое отдал.

Муса с трудом открыл глаза,
На руки посмотрел несмело,
И непролитая слеза
В его душе незримо закипела.
“Руки… Не вы ли так много трудились,
Строили дом от зари до зари,
Землю иссохшую влагой поили,
И неподатливый камень крушили,
Вечером поздним детишек ласкали,
Днем никогда вы покоя не знали,
С раннего детства не отдыхали.

Что же сегодня с вами случилось?
Вы почернели и гноем налились,
И от плечей до ладоней покрылись
Язвами страшными, кровоточащими…
“Ну как же нам, бессильным, утомленным.
Не почернеть?
Горели мы – не дали нам сгореть.
Мы и сейчас в огне живем,
И смерть, как избавленье ждем.

Мы людям добра совершили немало.
Но время пришло.
Нам пора отдохнуть,
Усни, наш хозяин, любимый, усталый,
Себя не томи и о нас позабудь”.
В часы и дни предсмертных ожиданий
Израненное тело и язык
Хранили мертвое молчанье.
Казалось, что Муса привык
Пить боль без слез и содроганий,

И даже самый легкий стон
Не потревожил чуткий сон
Жены, вздремнувшей среди ночи…
Ему молчать порой нет мочи:
Десятки огненных ножей
Вонзились в горло,
В грудь, в живот.
Рвут душу и кусают тело.
Как будто сердце обгорело,
В нем мука тяжкая живет.
Неотвратимая и злая,
И, крохи жизни отнимая,
Его без устали грызет.

Окутал мозг туман,
Кровавый, ядовитый.
Но разум, мукой не убитый.
Не уничтожен и не смят
Он, как душа Мусы:
Кристально чист и свят.
В нем мысли никогда не спят.
Рождаются и ввысь летят.

Он скорбный путь прошел достойно.
Смерть ждет – отважно и спокойно.
Она придет, как верный друг,
Единым взмахом разорвет
Короткой жизни круг.

ГРЯДУЩАЯ ЖИЗНЬ

От взглядов пытливых храня
Тайны грядущего дня.
Они недоступны живым,
Творец их открыл перед ним.

Да, он уйдет.
Да, он умрет.
Не суждено ему увидеть
Свободный Крым
До этих дней
Муса Мамут не доживет.

С печальной правдой примирен…
И отступило тяжкое страданье.
Он Высшей волей одарен,
Познал отраду вещего сознанья.
И силой неземною погружен
В веденье бурных лет бегущих.
Открылись наяву, то был не сон.
Воспоминанья дней грядущих.
Он видел, что его могила
Украшена весенними цветами,
К ней дочь пришла с внучонком милым
И сын с женой и дочерями.
Да. Внуки, правнуки его
Здесь будут жить и умирать.
С земли родной ее народ
Не смогут палачи прогнать.

Две тысячи лет жил народ на земле
Священного, теплого Крыма.
А двести лет гонят и травят его,
Хотят, чтоб Отчизну покинул.
Но землю родную – народ не отдаст,
И где бы он ни был – назад к ней вернется.
Святые могилы – врагам не предаст.
Скорее в неравном и страшном бою
В крови сыновей захлебнется.

Сейчас он измучен.
Унижен, избит.
Он в сон погрузился.
Он спит и не спит.
Но время придет.
И народ встрепенется,
В нём свежая,
Юная сила проснется.

Тогда толпа жестоких лет
Как лед в огне веков растает,
Уйдут во тьму. Им страшен свет.
Мечту народа не сломают.

Пройдут гоненья и невзгоды,
Я знаю – близко избавленье.
Неволи долгой – злые годы.
Как призраки, уйдут в забвенье.
И солнце над землей взойдет.
На смену ночи – день придет.
День возрожденья. День свободы.
Таков Закон. Закон Природы.

ДАР ВОЗВРАЩЕН

В конце тернистого пути
Ему Всемогущий явился.
Пред тем, как в могилу сойти.
Смиренно Творцу помолился.

Июнь почти прошел. Двадцать восьмое.
В разгаре – лето золотое.
В палате – душно, как в пустыне.
В прозрачном небе тёмно-синем
Резвятся дальние зарницы…
Спит смерти младшая сестра – больница.
“За тебя я, Отчизна, безмерно страдал.
Я любил твое море, цветы и детей.
За тебя свое сердце и думу отдал,
За тебя и за изгнанных близких людей.

Перед смертью народу всему завещал
Жить на Родине вечно,
Трудиться на ней,
Среди милых родных и желанных друзей”.

Так Муса в эту ночь
Перед утром сказал,
Не словами – безмолвен язык,
Он сегодня кончину желанную ждал,
За пять дней к лику смерти грядущей привык.

Еще далеко до зари,
Ночная дремлющая тень
Легла на грудь земли.
Идет последний пятый день.
Мусу зовут. Пора собраться.
Час наступил с землей прощаться,
Но в этот миг был погружен
Небесной силой в дивный сон.

И снилось ему, что тропинкою горной
Идет над обрывом и вдруг…
Тропинка исчезла.
Увидел он дали просторные
И небо. Бездонное небо вокруг.
Тропинка пропала. Дорога открылась
Средь ярко сверкающих звезд,
Дорога ковром перед ним расстелилась,
Ковром, что был соткан из роз.

Он музыку слышит.
И песня звучит,
С ней каждое слово
Ему говорит:
Есть где-то далеко живая Планета,
Она в разноцветные платья одета,
Рождена под звездным мерцающим светом,
Там вечно душистое теплое лето.
И льется та песня, как тихий призыв,
В страну, где живет лучезарное счастье,
В страну, где нет горя, нет бед и напастей.

Вот песня умолкла,
И голос могучий
Роняет слова из чернеющей тучи:
Кончились муки, кончились муки!
Я – протяну к тебе сильные руки.
Я – обниму тебя, тучей укрою.
Будешь навеки рядом со мною.
Я – сокровенные тайны открою.
Я подарю тебе музыку звезд,
Светлое счастье без грусти и слез
Я подарю тебе неба шатер,
Помню я тех, кто взошел на костер.

– Дар твой великий я принимаю,
С трепетной радостью, с чистой слезой,
Но разреши мне – я сердце открою,
Душу очищу перед тобой.
Благостный дар твой позволь мне отдать
Изгнанным людям, лишенным Отчизны,
Вечного без Дара согласен блуждать,
Ради грядущего, ради их жизни,
Ради детей и далеких потомков,
Пусть же по свету не бродят в потемках.
Жил я для них и для них – умираю,
Большего счастья не знал и не знаю.

СМЕРТЬ И БЕССМЕРТЬЕ

Костер его не сжег
И мука не убила.
Он вновь рожден,
Рожден в сердцах людей,
Его любовь народа воскресила.

Июнь. Тридцатое число.
Сегодня будут хоронить его.
Два дня назад Муса ушел
Туда, откуда нет возврата.
Где две сестры его, два брата.
Убили ссылка их и голод,
Побои, страх, свирепый холод.
Их смерть похитила, как вор,
Исполнила жестокий приговор
Имущих власть.
С тех давних пор
Над ним висел властительный топор
Что тяготеет над народом,
Жизнь отнимает и свободу.
Теперь Муса сошел в могилу
За счастье всех, за Крым свой милый.

Спускались люди с гор,
Шли молча тропами звериными,
Лишь редко чей–то разговор
Рвал тишину под гнездами орлиными

Лужаек горных красота,
И день, как юности мечта,
Не трогали людских сердец.
Мусы мучительный конец
Стоял у всех перед глазами.
Он души спящие будил,
И напоил сердца слезами.

А по дорогам бесновалось стадо,
Их было много
(Видимо, так надо).
И, предвкушая близкую награду,
Готовые “Держать и не пущать!”
Хватали тех, кто шел к Мусе –
Последний долг, долг совести отдать.
Но люди шли,
Сметая на пути преграды,
И не сумело обезьянье стадо
Поток остановить людской.
Так вечером – прибой морской 
Уносит мусор, хлам и грязь,
На дне хоронит под водой,
Вонючих нечистот стыдясь.

Идут, идут… Не счесть людей…
Здесь были все: отцы семей,
И старики глубокие, седые,
И матери, и парни молодые,
За валом вал, как горная лавина
Поток людской неудержимый
Стремительно и грозно наступал
И на пути своем, как паутину
Заслон чекистский разорвал.

Могила свежая Мусы
Зияет черною дырой,
Как рана, на земле родной,
Клокочущий поток остановился,
В единый миг преобразился,
Застыл гранитною скалой,
Скалою гневной и скорбящей,
Как меч судьбы неотвратимый,
За кровь невинную разящий.

Улиткою ползут короткие минуты.
И молят люди уходящего Мамута
Простить их за то, что свершили так мало,
За то, что борьбе не все силы отдали,
За тех, кто на трудных дорогах отстали.
Один был болен,
А второй – обременен семьей,
А третий – изнемог, сорвался,
На ссылке век свой коротал,
Себя корил, в душе мечтал,
Чтоб оклеветанный народ
За дело общее поднялся.
Четвертый – не сумел пройти
Колючего, тяжелого пути
Под гнетом мерзкого насилья,
Душою дрогнул, растерялся,
Ждал лучших дней и – не дождался.
А пятый и шестой между собой
Поговорили. И сошлись на том:
“Прописки нет”… “Не купишь дом”,
“И очень трудно жить в Крыму
Жене, детишкам, самому”.
Один поохал, повздыхал,
Второй – ни слова не сказал,
Потом тишком повозмущался
И… на чужбине жить остался.
Седьмой – за сытный хлеба кус,
Как девка падшая, продался,
Жиреет и не дует в ус,
Помоев барских нахлебался.

Я руку всем шести подам –
Второму, третьему, шестому,
Но никогда руки не дам
Предателю. Доносчику. Седьмому.
И только ты, подлец, седьмой,
Пес шелудивый, вечно злой,
Облаял Родину, народ.
Но мало платят тем, кто врет.
Борцов исправно продаешь
И пишешь письма. В них – все ложь.
Ты ищешь славы, а найдешь
Петлю. И сдохнешь ни за грош
Ты – на чужих ботинках грязь,
Холоп наемный. Нечисть. Мразь.
В великий час, торжественный, печальный,
В минуту всенародного прощанья
Немногие смогли придти сюда
Проститься с тем, кто все отдал,
С Мусой.
Могучий воин пал.
Но он народу завещал
Не отступать и не сдаваться.
До роковых, до смертных дней
С Отчизною своей не разлучаться,
За право жить на ней,
Бестрепетно и до конца сражаться.
Есть два пути: один – за Родину свою,
Забыв о страхе, драться.
Другой – в небытие уйти.
Исчезнуть. Сгинуть. Затеряться.

Путь выбирай любой.
Но путь второй
Ведет к могиле.
Правнук твой
Тебя не вспомнит.
И забудет Отечества язык родной.

Мамута гибель доказала:
Бороться можно даже одному.
Нельзя сломить и посадить в тюрьму 
Мечты, надежды и стремленья.
Прочь колебанья и сомненья!
Насилье – слабых побеждало.
Пред сильными – скулило и визжало.
А правда высшая – с улыбкою шагала
По острым камням босиком
И след кровавый оставляла.
Пред нею зло трусливое тайком
Поспешно в щели уползало.

Как много собралось людей.
Как мало их сюда сошлось…
О, если б все они пришли.
Все те, чьи тропы разошлись,
Когда бы тот, кто далеко живет,
Кто не пришел и не придет,
Стоял бы рядом. И проводил ушедшего Мусу
Прощальным взглядом.

То был бы не поток кипящий,
И не вулкан, разбуженный, гремящий,
А бесконечный океан,
Податель жизни – всех кормящий.
Отец бесчисленных ветров
Пред нами щедро расстилает
Ковер душистый из цветов
И дарит хлеб, и землю орошает.
Ворчливый славный океан,
Прекрасный, ласковый, могучий.
Себя с улыбкой отдает
Летящим в небе легким тучам.
Они рождают реки и потоки,
Чистейшая вода на Родину плывет
По руслам узким и широким,
Земля их влагу людям отдаёт.

Когда ж один поток вернется,
Другой – уснет и не проснется,
А третий, возлюбив покой,
В болото топкое прибьется –
Властитель вод иссохнет и умрет,
Народ наш – добрый океан,
Он омывает земли разных стран.
Сегодня в Крым – один поток добрался,
Второй и третий затерялся.
Когда же все очи сольются,
На землю отчую вернутся,
От сна векового, от гнета очнутся,
От пут и тяжелых цепей отряхнутся…

Сады и долины, высокие горы,
Шумящего Черного моря просторы,
И ветер степной –
Все изгнанников ждут,
Когда их на землю родную вернут.
Прости, Муса! Прощай, Мамут!
Насильников – ждет скорый суд.
За смерть, за муки и гоненья
От нас не будет им прощенья.
Им вынесут суровый приговор
Идущие за нами поколенья.

Ушел из жизни Человек.
На нашей крошечной планете
Такой рождается на свет
Один, Единственный
За много лет.
Как новая звезда сверкнет,
И как сестра ее – комета –
В глубины космоса уйдет.
Слова молитвы прозвучали,
И люди на колени пали.
Суровые мужчины, старики.
Как дети малые, рыдали.
Гранит и камень слезы жгли
И в недрах Матери-Земли
Свинцовой глыбой залегли.

РАВНЫЙ СО ЗВЕЗДАМИ

Он в двух мирах живет:
И в вечности, и с нами.

Светлое солнце с глубокой печалью
Луч на могилу послало прощальный.
Яркие звезды и небо высокое
Стражей недремлющей встали над ним.
Ночью безмолвною, ночью глубокою
Тайно был ими погибший храним.

Равные с вечностью звезды сказали:
Слушай, избранник, великий герой,
Тело – могиле люди предали,
Сердце ж твое засияет звездой,
В небо бездонное мы его взяли,
И обретет оно с нами покой.
Искры горящего сердца упали,
Факел зажгли на земле,
Мы его рядом с собою подняли,
Чтобы светил он всегда и везде.

Факел Титана – неугасимый –
Он запылает не только над Крымом,
Жаром небесным, неукротимым
Будет над миром сиять
И на Отчизну, в край твой любимый,
Станет народ собирать.

Людям жестоким, тупым и трусливым,
Сердце твое не достать.
Всяких губителей свору презренную
Ты, как змею, растоптал,
Подлость ничтожную, злобу надменную,
Смертью своею попрал.
Славою дивной, в веках не забытой,
Души людей напоил.
Кровью воскресшей, костром не убитой,
Вечную жизнь заслужил.

Июль – ноябрь 1978 год.
Восстановлено в мае 1990 года.
г. Ташкент.

(Текст наданий за виданням
“Факел над Крымом”. – Бахчисарай, 1991 рік).

Григорій Матвійович Олександров (14.05.1928 – 01.05.2003) – поет, активний учасник правозахисного і кримськотатарського національного рухів за часів СРСР. Учасник Другої світової війни, воював у складі 2-го Українського фронту, був тяжко поранений.  У 1951 році був засуджений на 25 років каторги “за антирадянську пропаганду та агітацію”.  Автор низки поем та прозаїчних творів, які були надруковані за кордоном. Поему “Факел над Кримом”, присвячену Мусі Мамуту, Григорій Олександров написав у липні-листопаді 1978 року.

У 1983 році Григорія Олександрова було знову заарештовано — тепер вже за активну участь у кримськотатарському національному русі. Засуджено до “примусового лікування” у спеціальному психіатричному закладі закритого типу Міністерства внутрішніх справ Узбекської РСР. Звільнення Григорія Олександрова стало можливим у серпні 1987 року завдяки масовим протестам міжнародних правозахисних організацій.

Інформація підготовлена для друкованого видання - Календар пам'ятних дат кримськотатарського народу за підтримки Європейського Фонду за демократію.